ных фруктов, свежего мяса, ключевой прозрачной воды, спадающей с гор, варе- во корабельного кока не идет в глот- ку. Экипаж вспоминает Таити - там была еда, там была любовь, и по вече- рам добродушные туземцы, радостно встретившие белых чужестранцев, босые разлаписто плясали на теплом песке вокруг костров. О, Таити, Таити, там каждый матрос почувствовал себя богачом, обзавелся веселой смуглой подругой в лубяной юбчонке, прыгавшей от неподдельной радости при виде копеечных бус, медной пуговицы или .обломка зеркальца. Таити, Таити.., Плавание предстоит тяжелое, не видно ему ни конца, ни края, мыс Горн встает впереди штормами и ледяным ветром. Воду дают по кружке в день. Свежее мясо кончилось. В команде зреет недовольство, поводом же к бунту послужила очередная выходка капитана. По его приказу матрос Квинтал приговорен к двенадцати ударам плетью за кражу бутылки рома из офицерской кают-компании. Но капитану кажется мало просто выпороть матроса, он требует, чтобы порол провинившегося Мак-Кой, лучший друг Квинтала, названый его брат, и когда после десяти ударов Квинтал, залитый кровью, теряет сознание, его начинают приводить в чувство, обливая забортной водой, бледный Мак-Кой роняет плеть. Вокруг на палубе стоят матросы. Вся команда. Все пятьдесят человек, ботаник Дэвид Нельсон, хирург Тома Ледворд со своей походной аптечкой и плотник, просто корабельный плотник мистер Перселл...


Квинтал приходит в себя, открывает глаза и первое, что видит,- склоненное над собой лицо капитана, обмякшее от жары. Капитану скучно.
- Там еще два ударчика осталось,- говорит он, поднимаясь на ноги. Над парусами палит нестерпимое солнце. Блай тянется к треуголке, чтоб прикрыть голову.- Всыпь-ка ему, любезный Мак-Кой, по-братски еще парочку горяченьких. Воровать нехорошо, дружок мой. Он запомнит отныне, не-хо-ро- шо, а забудет, я напомню...
Дальше все известно: капитана и верных ему .людей высаживают на баркас, а "Баунти" уходит в мечту, в синие сумерки, пронизанные отсветами костров на берегу, к Таити, к волшебному острову, выбросив саженцы хлеб-
Матросы на "Баунти" держат совет, как быть дальше. Они не поднимают черного флага, не становятся джентльменами удачи, морскими разбойниками: время пиратов кончилось, или по крайней мере - кончалось, последний великий пират Ла Бюз умер насильственной смертью (был повешен) в 1730 году. Матросы с "Баунти", обыкновенные парни, понимают, что о возвращении домой не может быть и речи: бунта на военном корабле не прощают, сейчас лорды адмиралтейства снарядят корабль, будут их разыскивать, чтоб примерно наказать и ни перед какими тратами не постоят в назидание на будущее, но шесть месяцев на Таити, шесть месяцев безмятежной жизни в земном раю заставляют строить несбыточные планы - к тому же все они молоды,- и не удивительно, что на общем совете решено искать неведомый остров в океане, вдали от оживленных путей, и там начать новую жизнь. Там все будет по совести, все станут братьями, все вместе, все без ненавистного капитана.
"Баунти" возвращается на Таити, бросает якорь в знакомой бухте Папаэте, часть экипажа сходит на берег, и там остается - потом их всех повесят без суда и следствия как бунтовщиков,- а те, кто поверил в наивную мечту, в земной рай на неведомом клочке суши, заброшенном в океанских далях, обманом заманивают на корабль 19 полинезийцев: 6 мужчин и 13 самых красивых девушек (число 13 никого не смущает) - и, подняв паруса, ранним утром выходят в последнее плавание.
Мы идем к острову Питкэрн, маленькому острову в юго-восточной части Тихого океана, это в 1300 милях от Таити, сюда-то без малого двести лет назад подошел мятежный "Баунти".
Просыпаюсь в пятом часу весь в нетерпении, в волнении каком-то непростительном. Светает, но еще сумрачно и по-ночному тихо. Стадо дельфинов голов в сорок резвится у самого борта. Все разом они выпрыгивают из воды, на короткий миг зависают в воздухе, глаз ухватывает мокрую эластичность их кожи, тугое подрагивание хвоста, они обтекаемы, как подводные лодки, и по цвету их тела темно- серые, как корпуса подводных лодок, но в них еще что-то человеческое, веселое и беззащитное, выражение их лиц - нет, не лиц, конечно, но и не в коем случае не морд! - лукавое, задиристое, рты до ушей, губы растянуты в улыбке, так что видны мелкие зубы, и, чтобы вы не очень-то завидовали их легкости, их ловкости, самой их жизни в просторах Мирового океана, они чуточку подсмеиваются над собой, они наслаждаются хорошей погодой, ясным утром, здоровьем, но и дают вам понять, что у них там есть свои кое-какие трудности, чтобы беспечностью с утра как-то не обидеть, не оскорбить вас.
Во все стороны летят брызги. Океан спокойный, ровный будто стекло, за кормой широко, неслышно расходятся волны от нашего движения, и они тоже стеклянные - тот же материал, теплый и прозрачный насквозь до больших глубин. На локаторе давно виден Питкэрн, а вот он и сам наконец возникает на горизонте и растет, растет, приближаясь к нам, густо-зеленый скалистый остров вулканического происхождения, как записано в лоции.
Встает солнце, дельфином выпригивая из океана в брызгах света и ртути, яркое, но еще по-утреннему негорячее. Перед нами зеленый берег, роскошная тропическая зелень - в бинокль хорошо видны высокие пальмы, белая кипящая линия прибоя, пыльный проселок, ведущий вверх от маленькой дощатой пристани и пропадающий в -густых зарослях.
Стоим по правому борту, глядим во все глаза, ждем, когда появятся лодки и губернатор - губернатор в мундире с золотым шитьем при орденах и, видимо, при шпаге, потому что из радиограммы, полученной накануне, явно следует, что он лично (губернатор лично!) прибудет на борт. Приход большого судна к Питкэрну - важное событие для островитян, не так уж часто посещается этот островок. Там ничего нет, кроме истории, ни продовольствия, которым можно запастись впрок, ни пресной воды в достаточном количестве.
Две длинные алюминиевые лодки с подвесными моторами неслышно выходят из небольшой бухточки, спрятавшейся за мысом. Вскоре стрекот их моторов становится различим. На лодках все население острова: дети - подростки и совсем младенцы на руках у матерей, взрослые люди - старики со смуглыми лицами, иссеченными глубокими морщинами, старушки в чистеньких застиранных платочках, молодые мужчины и принаряженные девицы. Бесхитростные улыбки, тяжелые руки, в общем, на двух лодках действительно все население - 16 семей, 68 человек.
И вот в салон капитана входят трое - губернатор, учитель и доктор, трое самых почтенных людей острова. Губернатор Бриан Йонг, ширококост- ный, крупный, в белой рубашке, широко распахнутой на смуглой груди, у него шерифская серебряная звезда над карманом, символ власти, умное волевое лицо, густые черные усы с подусниками, какие носили когда-то лихие кавалеристы. У губернатора ослепительно белые молодые зубы. Следом представляется учитель Леон Сальт. Оба босиком, учитель и губернатор. Только доктор в серых разношенных кроссовках, ибо еще не привык к обычаям Питкэрна и, как человек приезжий, ходит обутый, что в общем-то, наверное. лишне, поскольку самая холодная температура на острове плюс 20.
Гостей угощают виноградным соком со льдом, сигаретами. Начинается неспеш- ный разговор о жизни - как живете, как что, а в это время по всему пароходу, по всем его одиннадцати палубам растекаются любознательные, общительные, подчеркнуто вежливые и оживленные - они не каждый день такие - жители острова Питкэрна, потомки английских моряков и тех тринадцати черноволосых таитянок, которых заманили когда-то на "Баунти".
Питкэрн лежит обособленно в безбрежных океанских далях, на жителях Питкэрна вполне можно проверять или, точнее говоря, иллюстрировать генетическую теорию наследственности. Сама природа ставила эксперимент. Все чисто. Брат и сестра - сестра смуглая с темными глазами, явно полинезийский тип, на виске в жесткие волосы цвета воронова крыла вплетен яркий красно-розовый цветок. Брат, очень на нее похожий - тот же разрез глаз, тот же подбородок - отчаянно белобрыс, больше того, он конопат, у него все руки усыпаны мелкими веснушками, кожа на плечах покраснела от солнца, но не загорела, он вообще не загорает, глаза пронзительно голубые, в улыбке открывает белые крупные зубы. Ни дать ни взять английский морячок из романа Стивенсона, а мама и папа стоят в сторонке, смущенно улыбаются, они вроде бы белые, но не совсем - метисы, европейско-полинезийский тип. Охотно объясняют, что в предках у них плотник с "Баунти", и смеются. Нет, не Перселл, Перселл сел в баркас к Блаю, а бабушка у них и прабабушка - таитянки.
История заселения необитаемого Пит- кэрна в свое время широко обсуждалась, рождала неясные надежды, шальные планы, заставляла думать о том, как свернуть в сторону от мировых проблем - ну их! - убежать, уплыть от опостылевшей серой повседневности, от гимназического начальства, керосина-
стае. Вот бы и нам найти такой остров и дать тягу, мечталось, видимо, настолько широко, что энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона счел возможным посвятить Питкэрну несколько строк и привести данные на 1888 год. Тогда по- русски писали - Питкайр. Так вот, на Питкайре население было 112 человек. "В 1790 году здесь высадился экипаж английского корабля, возмутившийся против своего капитана,- читали русские люди в Коломне и Екатерина- славе и удивлялись.- Потомство английских моряков, вступивших в брак с туземками, отличается красивым телосложением".
С Йонгом отправляемся на остров. По дороге он объясняет, что губернатором называть его, пожалуй, нельзя: на острове нет губернаторства, есть совет острова, он - губернатор-администратор, но "господин губернатор-администратор", согласитесь, слишком длинно для маленького Питкэрна с площадью в четыре с половиной квадратных километра, так что лучше называть его по имени. Стрекочет мотор. Солнце поднимается над океаном, и если чуть наклонить голову, то оно скрывается в густых зарослях Питкэрна, за стволами, за широкими листьями пальм. Острые лучи бьют в глаза, бликуют на воде. Ветер от нашего движения чуть холодит лицо, забирается за ворот.
Недалеко от берега покачивается яхта со спущенными парусами. На палубе женщина стирает белье в эмалированном тазу и, разогнувшись, провожает нас долгим взглядом из-под руки.

- Это гости,- говорит Йонг,- приплыли на нас посмотреть, на дикарей.- И усмехается, и машет рукой.
Остров нависает над нами. Пахнет тропическим лесом, горячим песком, гниющими водорослями. На досках причала, который я рассматривал в бинокль, суетятся швартовщики, все в шортах, с ножами за поясом: нож для моряка - необходимая вещь, а основная профессия на Питкэрне - моряк. Они всегда считали себя моряками и англичанами. Остров - английская территория.
Рядом с причалом лодочные сараи, под легким навесом ящики, бочки, доски какие-то, бетонные блоки. С тех пор, как на Питкэрне поставили динамомашину и появилось электричество, приходится покупать ежегодно по 250 бочек солярки. Их надо купить, доставить, а для этого нужны деньги. Бесплатно никто ничего не делает в этом мире, может, и не лучшем, но точно - любопытнейшем из миров, усмехается йонг и рассказывает, что в 1940 году английский губернатор архипелага Фиджи сэр Гарри Льюк, считавшийся одновременно и верховным администратором Питкэрна, чтоб разжиться деньгами, распорядился выпустить марки. Марки острова Питкэрн. Сегодня филателисты всего мира платят за них, ну не бешеные, нет, но прилич- ные деньги. Питкэрн - самое малонаселенное место на Земле, где имеются свои знаки почтовой оплаты. С каждой оказией на остров доставляют мешки. полные писем с оплаченным ответом, просят прислать марки. Письма как-то распределяют между жителями, все они в равной степени несут почтовую повинность. Я поинтересовался, приходят ли письма из Советского Союза. Да, конечно, приходят, мне ответили, но показать не смогли. Значит, приходят редко. Почта не единственное занятие островитян, они заняты поделками - вырезают из дерева экзотических рыб, плетут коврики, корзиночки, все это для продажи - сувениры из южных морей. Для себя - столярничанье, огород, море. Выращивают бананы, кокосы, ананасы.
На берегу губернатора ждет трехколесный мотоцикл "Хонда" на широких шинах, он вскакивает на него, как на коня, и в клубах пыли, лихо упекшись голыми пятками в рифленые педали, мчит наверх по проселку.
Когда-то этим путем шли матросы с "Баунти". Шли, осторожно оглядываясь по сторонам, несли ружья наперевес. Песок скрипел под тяжелыми башмаками с железными пряжками. Каждый шорох заставлял вздрагивать. Но остров оказался необитаем. Здесь имелось все, что необходимо для жизни. "Баунти" затапливают (по другим сведениям, зжигают), так что обратной дороги нет. Однако земного рая, вечного братства, любви, дружбы у них не получается. Ночью шепчутся матросы, что надо убить туземцев, они чужие, все беды от них, а когда их не будет, всем всего хватит, всего будет много и можно будет разделить счастье на всех поровну. Полинезийцев-мужчин убивают, а там начинаются драки из-за женщин, из-за лучших участков земли, с большим трудом отвоевываемых у леса, так что когда их убежище обнаруживают, в общем случайно, и капитан английского корвета, ставшего на якорь вблизи острова, собирается уже выполнить приказ о наказании, в живых из всего экипажа, сошедшего на Питкэрн, остается один седой, беззубый старик Джон Адамс. У капитана не поднялась рука.
Дорога круто забирает вверх. Душно, как в бане, пот ест глаза, но вот последний поворот, ровная площадка, появляются белые домики, зеленые стриженые лужайки, центральная площадь единственного на острове поселка Адамстауна - здание почтовой конторы, молитвенный дом, где на почетном месте, накрытая прозрачным футляром, лежит Библия с "Баунти". Здесь же рядом - школа, большая светлая комната,, по стенам увешанная фотографиями английской королевы с супругом в военно-морской форме и рисунками "Баун- ти" - "Баунти" в море, "Баунти" у причала, "Баунти" у берегов Таити... В этой комнате учитель Леон Сальт проводит занятия с 17 учениками от пяти до пятнадцати лет.
Учителю 33 года, на остров он прибыл из Новой Зеландии и предполагает прожить здесь всю жизнь.
- Иногда человеку необходимо побыть одному, лучшего места, чем Пит- кэрн,для этого не найти.
Учитель принимает участие в издании местной газеты "Питкэрновская всячина", основанной в апреле 1959 года. Газета печатается на машинке в нескольких экземплярах, Сальт помещает в ней заметки на самые разные темы, некоторые считают его красным. Сам себя он считает радикалом, но не слишком.
- Видите,- говорит он. Я слежу за его резко вытянутой рукой. Ничего кроме слепящего солнца сквозь густые вечнозеленые заросли не вижу.- Муруроа. Франция испытывает атомное оружие. Это рядом. Теперь все рядом. Они заявляют, что это безопасно, но у себя, во Франции, почему-то испытывать не хотят. Пусть у себя испытывают! Как я могу объяснить нашим детям, они мне верят, что голос Питкэрна, их родины, ничего не значит? В этом мире всегда прав тот, у кого крепче зубы, так? Нет, так? Отрастил зубы и пусть все сторонятся?
Оказывается, на острове, который без труда можно обойти за какой-нибудь час-полтора, если двигаться очень не спеша - три с половиной километра в длину, полтора в ширину,- есть свои проблемы, большие и маленькие. Главная - остров покидает молодежь, заколачивают родительские дома, окна крест-накрест, дверь на засов и в добрый час с попутным судном в Новую Зеландию, в Австралию, в Южную Америку. Но при всем том коренному жителю покинуть Питкэрн не так-то просто. Необходимо получить разрешение Совета острова. Совет же и решает, кому можно купить билет, кому пока нельзя. Или совсем нельзя. Никогда. К тому же островитяне - адвентисты седьмого дня, у них все регламентировано по-своему строгими правилами поведения: молодые люди, например, могут встречаться только в присутствии взрослых, грешно танцевать, грешно курить табак, грешно слушать музыку, которая не настраивает на божественные мысли - а как ее определить, настраивает она или не настраивает?- грешно есть свинину, крабов, омаров. Грешно употреблять алкоголь, а потому ввоз его на остров строжайше запрещен.
Очень остро стоит земельная проблема. Многие разъехались, а земельные наделы остались за прежними хозяевами. Надел по законам Питкэрна трогать нельзя. Как нельзя трогать покинутые дома, которые зарастают буйными вьющимися растениями. В них поселяются крысы, москиты. Но жилплощадь мало кого интересует: это не проблема. Построиться просто. Главное - земля. Землю трогать, нельзя.
- А почему? - спрашивает учитель, и его узкие глаза решительно вспыхивают за стеклышками очков в тонкой металлической оправе, и Адамстауна в двухстах метрах над уровнем океана. Над головой полог из вечнозеленых растений. Первые дома здесь строили так, чтобы их невозможно было увидеть с проходящих мимо кораблей, и сейчас с моря домов не видно, разве блеснет в густых зарослях железная крыша, вспыхнет на солнце оконное стекло. Вспыхнет и погаснет. И кажется, причудилось: издали остров выглядит необитаемым.
В конце площади, на скамеечке, в зеленой зыбкой тени сидит старичок и выцветшими глазами со всем вниманием, на какое способен, наблюдает за мной. За его плечом на дощатой стене портрет Блая. Рядом на перекладине, прибитой к теплому стволу пальмы, висит корабельный колокол. Его подарили жителям Питкэрна в 1844 году моряки с английского корабля "Василиск". С тех пор по числу ударов можно знать, когда прибывает к острову судно, когда пожар, праздник или похороны. Несколько дней в неделю островитяне занимаются общественной работой - доставляют тяжелые грузы от причала вверх к своему поселку, ловят рыбу, собирают бананы, приводят в порядок тропинки, пересекающие остров, и всякий раз к началу этих работ призывает колокол.
Жизнь на острове течет в размеренных ритмах. Издали - тишь да гладь, да благодать, напоенная тропическими ароматами. За спиной и спра- ва - лес, поднимающийся на каменистую вершину, где пасутся козы, такие же, как те, за которыми охотился Робинзон Крузо, а слева и впереди - синее- синее небо и сверкающий океан.
Питкэрн живет океаном, зависит от его щедрости, и на памяти одного поколения океан скудеет, становится грязным. Рассказывают, лет тридцать назад к берегу прибило кусок полиэтиленовой пленки, так взглянуть на диво дивное собралось тогда чуть ли не все население, старики и дети. Смотрели, гадали, что бы это могло значить, уж не пузырь ли это неведомой рыбы. Старики умно поджимали губы и терялись в догадках. А сегодня чего только не выносит океан! Сколько грязи в него сливают! Какой вселенской свалкой он становится, принимая в свое лоно и ржавое железо, и химические сбросы, и негодную резину, которую удобней утопить, чем сжечь на обочине, и радиоактивные отходы, и кислотные дожди. Вы что-нибудь слышали про кислотные дожди над океаном? ..Учитель Сальт может рассказать. Большой мир напоминает Питкэрну о своем существовании радужным нефтяным пятном, вдруг приевшимся к его берегу, или комком нерастворяющейся грязной синтетической пены, которой украдкой замывают борта и трюмы гигантских танкеров. Никто не думает о судьбе Питкэрна. Да что там Питкэрн, далекий, чужой, о себе надо думать, не думают! Океан для всех. Общее богатство. Или это просто слова, часто повторяемые учителем Сальтом, местным радикалом, шагающим босиком по мягкой обочине проселка в потертых, обтрепанных джинсах, и голос его слабый не долетает в те далекие края, где нет удержа на диавола и сильные мира сего без нас решают наши судьбы?
Печет полдень. Душно. Между пальмами ходит едва уловимый ветерок. На площади играют дети. Они сидят на теплой земле, подкидывают в ладошке цветные камешки, перед ними якорь, снятый с "Баунти", ощущаешь тяжесть зазеленевшего старинного чугуна, разогретого на солнце и наверняка не остывающего за ночь. Якорь - памятник наивным мечтам, свидетель одиночества и горькой несбыточности, подтверждение того бесспорного факта, что только для себя рая не построишь и от большого мира, от его бед и его болячек, проблем и задач, которые его будоражат, беспокоят, сотрясают, не скрыться в океане. Не уплыть, не убежать, не уйти за горизонт.
Окончание следует